Колониальное озеленение

Как Российская империя использовала зеленые насаждения для колонизации Средней Азии, зачем в центре государства леса вырубали, а на окраине – сажали, и как фотографии яблонь и пшеничных полей семиреченских сел делали Туркестан русским, рассказывает в своем исследовании историк Дженифер Китинг (Jennifer Keating, Университетский колледж Лондона). Ее работа There are few plants, but they are growing, and quickly": foliage and the aesthetics of landscape in Russian Central Asia, 1854–1914 опубликована в научном журнале Studies in the History of Gardens & Designed Landscapes.

Средняя Азия, как известно, окончательно вошла в состав российского государства во второй половине XIX века. Впервые в границах империи оказались огромные малоизученные территории, заселенные почти исключительно мусульманами, культурно далекими и не желавшими русифицироваться. И сама Средняя Азия русским чиновникам, солдатам и переселенцам представлялась чуждым, диким и экзотическим краем. Пустыни Каракума и Кызылкума казались главным пейзажем – безжизненные и негостеприимные просторы. Подразумевалось, что туда наконец-то придут европейцы и смогут сделать нецивилизованный край плодоносящим и культурным.

Но даже самые радикально настроенные колонизаторы признавали, что в Туркестане, кроме пустынь и пустошей, есть и плодородные долины Ферганы, озера Балхаш и Иссык-Куль, горы и предгорья Памира, Тянь-Шаня и Алтая. Оазисы и долины стали первой имперской лабораторией по преобразованию Средней Азии – новых практик ирригации (вроде Романовского канала в Голодной степи), переселения крестьян из Центральной России, строительства городов и пересмотра земельного права. Помимо реальных практик, еще одно важное направление колонизации, точнее «одомашнивания», Туркестана шло на уровне слов и образов – в многочисленных журналах, книгах, на картах и в путевых дневниках. Империя активно выстраивала «контробразы» – «диким» пустыням и степям, «чужим» кочевым и оседлым народам в экзотической одежде противопоставлялись «зеленые» картины новых деревьев, цветов и подчеркнуто русских поселений Туркестана.

Именно озеленение оказалось главным инструментом имперского освоения территории, подчеркивает историк. В городах – парки, сады и усаженные деревьями прямые улицы, в сельских районах – поля, сады и рощи, засаженные привезенными из европейской России (или напрямую из Европы) растениями – белая акация, айлант, бигнония... В те же годы, когда печатью российского присутствия на Дальнем Востоке стала вырубка лесов и расчистка земель под пашни, в Средней Азии эту роль играли новые зеленые насаждения.

Зеленый город

Ярким примером «зеленой колонизации» стал Верный (будущая Алма-Ата), отличавшийся от других центров русского Туркестана, Ташкента и Самарканда более мягким климатом, а также более скромной численностью населения (всего 23 тысячи в 1897 году). Уже вскоре после официального основания города чиновники и архитекторы сочли Верный идеальным местом для «зеленого строительства» и потребовали от каждого домовладельца высадить не менее двадцати декоративных деревьев. Акации, тополя, дубы, клены, вязы и березы покрыли придомовые участки и выстроились вдоль улиц. Местный лесовод Эдуард Баум распорядился засадить деревьями огромный участок (315 гектаров) под Верным – этот лес сохранился и по сей день. Также он открыл несколько питомников – источников местных и импортных растений для садоводов и лесоводов со всего Туркестана. Питомники стали звеном общеимперской экономики растений: торговцы семенами и саженцами в Санкт-Петербурге зарабатывали немало денег, продавая их городским властям и частным лицам в Верном, а оттуда растения расходились по всему Семиречью.

У активного озеленения были как практические, так и идеологические причины. Растительность считалась обязательным условием хорошего санитарно-гигиенического состояния города, источником так необходимой в жаркие дни пешеходам тени, наконец, после разрушительного землетрясения 1887 года все новые дома в Верном советовали строить из дерева. В городских садах местные жители могли гулять, отдыхать и общаться друг с другом. Однако еще важнее, по мнению историка, была связь с «домом». Путешественники, попадавшие в Верный, не жалели слов, описывая город как цветущий русский или, точнее, сибирский, совершенно контрастирующий со всеми соседними городами (американец Е. Шуйлер, 1877 г.). Зелень, особенно привычные березы и клены, наряду с архитектурой и обликом населения делала Верный «русским» городом. Даже в знаменитом трехтомнике «Азиатская Россия», выпущенном перед Первой мировой, на аэрофотоснимках Верного практически отсутствуют памятники архитектуры или бурная городская жизнь – зрителя поражают именно изобилием растительности.

Город Верный. Фото из статьи Дженнифер Китинг

Аналогичная «зеленая» эстетика пропагандировалась и в других городах. Так, восторгаясь фонтанами и цветниками на привокзальной площади Ашхабада, путешественник Циммерман писал, что ощутил себя не в глубинах среднеазиатской пустыни, а в красивом западноевропейском городе. Сады «европейской» части Самарканда сравнивались с роскошной русской дачей, а сады «туземного» города назывались примитивными, со скудными клумбами, лишенными элегантности и разнообразия.

Семиреченский рай

Не менее ярким образцом «русского» ландшафта стали крестьянские поселения Семиречья и Сырдарьи. Первые деревни казаки основали еще в 1840-1860-х годах, а к 1911 году число «русских» сел в Туркестане дошло до 326. Климат и почвы Семиречья не благоприятствовали выращиванию хлопка – вместо него сажали пшеницу, рожь, ячмень, овес, а также картофель, дыни, виноград, яблони и помидоры. Численность крестьянских переселенцев из России не превышала 250 000 человек, но для государства они выступали важнейшим символом колонизации и вообще «освоения» Средней Азии.

Неудивительно, что семиреченские и сырдарьинские деревни часто фигурировали на страницах множества книг, журналов, брошюр и путеводителей. Заказчиком такой продукции выступало Главное управление землеустройства и земледелия (ГУЗиЗ) – детище премьер-министра Петра Столыпина, помогавшее крестьянам с запада империи и центральных районов перебраться в Сибирь и Туркестан. Средняя Азия показывалась в этих текстах не просто пустынной территорией (о местных жителях, особенно кочевниках, старались не упоминать), а настоящей страной райского изобилия. На фотографиях дети играют на зеленых улицах, мужчины собирают богатый урожай и позируют перед камерой в садах с яблоками в руках.

Поселок в Ферганской области, русские переселенцы. Фотографии из статьи Дженнифер Китинг

К 1907 году тираж таких брошюр превысил сто тысяч экземпляров – они демонстрировали потенциальным переселенцам счастье и богатство жизни в русском Семиречье, и фотографии действовали на неграмотных в большинстве своем крестьян сильнее, чем описания типов почвы, сельскохозяйственных культур и т.п. Возник канонический стиль изображения туркестанских поселений, где на все лады подчеркивалась связь между озеленением, русскими переселенцами и землей империи.

Сад и пасека в Спасском. Фотографии из статьи Дженнифер Китинг

Образцовым селом выступало Спасское (в Голодной степи) – со своей церковью, больницей, школой, опытной агрономической станцией и зелеными улицами, садами и пасеками. Фотографии зеленых деревьев, крестьян с яблоками и медовыми сотами в руках сильно укрепляли идею о том, что Туркестан на самом деле стал российским – а не просто присоединенной силой оружия колонией.

Азиатская Россия – на картинках

Кульминацией этой политики стало издание в 1914 году богато иллюстрированного трехтомника «Азиатская Россия», организованное Переселенческим управлением ГУЗиЗ. Хотя в книге приводились изображения мечетей Бухары и медресе Самарканда, а также узбеков, туркмен и киргизов, они значительно уступали многочисленным фотографиям или природных красот региона (гор, рек и равнин), или образам крестьянской колонизации (новые деревни, экспериментальные станции, церкви, радостные русские поселенцы).

Де-факто редкие и изолированные друг от друга очаги колонизации визуально объединялись на страницах книги в мощный ландшафт «Азиатской России», больше напоминающий города и фермы белых американцев, чем, например, восточные владения Великобритании. Что же касается местных жителей, то многие имперские авторы отмечали, как благотворное воздействие русской культуры помогает им перейти от кочевого к оседлому образу жизни.

Сбор хмеля в Семиреченской области. Фото из статьи Дженнифер Китинг

И именно зеленые улицы, парки и леса стали ключевым элементом, превращающим Туркестан в «Россию». Неспроста: в тот же период, 1867-1913 годы, европейская Россия потеряла 30% своих лесов (из-за бесконтрольной вырубки), и в прессе и литературе шли напряженные дискуссии о будущем русского леса. А цветущая, покрывающаяся пышными зелеными насаждениями (от роз до яблонь и тополей) Средняя Азия казалась живительной противоположностью вырубки, разрухи и запустения в центре страны.

Семиреченские казахи и киргизы, составляя больше 90% населения региона, практически отсутствовали на иллюстрациях, подчеркивает историк. И мечта Александра Кривошеина (Главноуправляющего землеустройством и земледелием, соратника Столыпина) о полутора миллионах переселенцев хотя и оставалась предельно далека от реальности, воплощалась на бумаге, создавая иллюзию русского Туркестана, азиатской России – с деревнями, церквами, процветающим сельским хозяйством. Яркие образы, конечно, могли притягивать новых переселенцев, однако Первая мировая война и начавшиеся потом бурные события похоронили этот колониальный проект. Впрочем, образы диких пустошей Средней Азии, преобразованных в зеленый рай силами просвещенных инженеров и агрономов, пережили Российскую империю и с новой силой расцвели в СССР.