Когда хата не с краю

Как устроено гражданское общество в Казахстане, почему западные фонды и организации навязывают казахам свои модели активизма, чему кочевое и социалистическое прошлое, уникальные для Казахстана формы взаимопомощи в сельских районах могут научить политиков – в этом разбирались британские ученые, отправившиеся искать «глубинное» гражданское общество в медвежьи углы Южного Казахстана.

Что такое гражданское общество? Исходно это понятие возникло на Западе и имело отчетливо конфронтационный характер – гражданское общество защищает людей от власти и ее злоупотреблений. На Востоке такая позиция была менее востребована, но зато там имелась целая традиция объединения людей в момент опасности (голода, болезней, нападения врагов). Тесные связи между родственниками, друзьями, соседями и близкими профессионально (например горшечниками) образовывали плотную «ткань» отношений, укреплявших и поддерживающих общество. Однако западные учреждения, начавшие работать на постсоветском пространстве с 1990-х годов, обычно игнорировали эту традицию. Им было интереснее поддерживать инициативы, направленные на критику государства, нападки на «авторитаризм» и движение в сторону либеральной, рыночной демократии.

Западные НКО, да и государственные организации пребывают в уверенности, что гражданское общество в Казахстане появилось только после 1991 года. Заинтересованные, по словам ученых, в продвижении собственной повестки (многопартийной демократии и свободного рынка) международные спонсоры не уделяют внимания иным формам гражданской активности – или считают их последними рудиментами советского прошлого, обреченными на вымирание. Считается, что гражданское общество – это сугубо городской феномен, сфера влияния НКО (примерно половина из которых в Казахстане зарегистрирована в Алма-Ате). Обучение практикам гражданского общества также построено на западных моделях и игнорирует местные традиции и культуру. Официальная «история» активизма в Казахстане отсчитывается только с 1986 года, когда в СССР разрешили создавать ассоциации и клубы по интересам – на этой волне возникло влиятельное антиядерное движение «Невада — Семипалатинск».

Подтопленное село в Южно-Казахстанской области. Фото с сайта Informburo.kz

Однако эти – достаточно прочные – установки, по мнению ученых, игнорируют сельскую природу Казахстана. Очень долгое время республика была преимущественно сельской, и баланс в сторону города сместился совсем недавно. Алма-Ата и Астана закрывают от ученых и активистов огромные пространства провинции. Кроме того, в стране в целом, особенно в не самых богатых районах, от гражданского общества требуется не борьба с государством и пропаганда рыночной экономики, а нечто совсем иное – коллективная защита людей от природных катаклизмов и экономических проблем. Чтобы уйти от столично-западнического перекоса, известные британские географы и исследователи гражданского общества Грег Банкофф (Университет Гулля) и Кати Овен (Даремский университет) отправились в Южно-Казахстанскую область – одну из беднейших в стране и самую густонаселенную. Они выбрали шесть сельских поселений с разным уровнем дохода и высокой уязвимостью перед природными катаклизмами (наводнениями, оползнями, землетрясениями ) – по двое в Казыгуртском, Толебийском и Тюлькубасском районах.

В 2015-2016 году ученые провели опрос среди 300 домохозяйств – о жизни людей, о том, как они решают свои проблемы и противостоят стихийным бедствиям. Чтобы получить более рельефную картину, исследователи организовали еще серию из 14 фокус-групп (коллективных дискуссий) на казахском, русском и узбекском языках. Отдельные встречи проводились с аксакалами, женщинами и молодежью, численностью от 2 до 15 участников в каждой. Свои выводы ученые представили в работе From nomadic communitarianism to civil socialism: Searching for the roots of civil society in rural Kazakhstan, которая вышла в научном журнале Journal of Civil Society.

Кочевые корни

Свои, автохтонные формы гражданского общества существовали среди казахов испокон веков. Их жизнь вращалась вокруг скота, земли и родоплеменных связей. Поселения казахов редко превышали 15 семей, будучи разбросанными по огромной степи. Суровые природные условия требовали разветвленных форм взаимопомощи (жардем) – журтшылык (с выплатой долгов), жылу (во время стихийных бедствий), кызыл-котеру (в случае падежа скота), саун (передача молочного скота нуждающимся) и тасымал (помощь бедным во время миграций). Отказ в предоставлении помощи мог стать причиной резкого неодобрения со стороны соплеменников (уят). Работала система групповой солидарности, защищавшая беднейших казахов от голодной смерти, уверены ученые. Споры среди соплеменниками разрешали уважаемые старейшины – аксакалы, а более серьезные конфликты – бии (лидеры целых кланов). По мнению ученых, у биев и аксакалов, в отличие от современного государства, не было столь мощных инструментов принуждения – и сила их вердиктов зависела от уважения соплеменников.

В XIX веке, когда экспансия России в казахские степи приняла необратимый характер, за ней последовало включение в правовую систему империи – полномочия биев были урезаны, но роль аксакалов внутри сообщества сохранилась. Так были заложены основы гражданского «двоевластия» у казахов: параллельно существуют государственный «контур» (полиция, суд, органы власти) и неформальный, но влиятельный традиционный, опирающийся на авторитет старших и обычное право. В любом случае прототип гражданского общества у кочевых казахов опирался на принципы взаимопомощи и имел локальный характер (в границах одного рода или племени).

Гражданский социализм

При советской власти все изменилось – народы Казахстана попали под «зонтик» гражданского активизма нового типа, завязанного на руководящей и направляющей роли коммунистической партии. Взаимопомощь, волонтерство, общественная деятельность – все это проходило под эгидой соответствующих организаций, от комсомола до сельсоветов, от ДОСААФ до «красных юрт» (агитбригад). Несмотря на советизацию и активную работу государства над ликвидацией традиционных социальных структур, на уровне колхозов сохранялись и клановые связи, и власть старейшин (об этом «Фергана» уже писала).

Казахские бии. Фото с сайта Alau.kz

В фокус-группах и интервью постоянно всплывала тема такой двойной жизни. Хотя у биев отняли собственность и все официальные должности и записали в кулаки (со всеми вытекающими), во многих аулах они сохранили власть и влияние до 1950-х годов. Например, в ауле под Шымкентом бий распределял воду для огородов колхозников. В почти неизменной форме сохранялись процедуры суда биев (хотя и не всегда с их участием): выслушивать позиции обеих сторон, а потом принимать решение, наиболее соответствующее интересам общины. Более того, на местах советская власть зависела от поддержки неформальных лидеров (тех же биев), обеспечивающих покорность казахов и выполнение требований государства – и взамен закрывала глаза на их самоуправство. Старейшин приглашали на заседания компартии и спрашивали у них совета по «тонким» вопросам, связанным с религией и семейными отношениями (например, что делать с многоженством). Судя по интервью, с 1960-х годов ужесточился разрыв между поколениями – для молодых старейшины больше не казались авторитетом, и они предпочитали обращаться напрямую к партийным и советским учреждениям.

Если бии окончательно ушли на обочину истории в эпоху Никиты Хрущева, аксакалы никуда не делись. Судя по фокус-группам, они отвечали за асар – трудовую взаимопомощь. Например, строительством частного жилья занимались семьи, но в одиночку они не могли решить эту задачу, а наемный труд отсутствовал. Дом могли построить только односельчане в рамках асара под руководством аксакала (на это уходило два-три месяца). «В колхозе мы работали для всеобщего блага, в асаре – для чьего-то личного блага», — рассказали информанты. Аксакалами часто выступали председатели сельсоветов и партийные работники, так что традиционные формы кооперации не просто сохранялись, но и со временем проникали в чисто советские институты.

Не забывать про сельский мир

Ученые уверены: внимание к прошлому, к преемственности, к «молчаливой» и слабо присутствующей в публичном поле сельской местности должно сыграть ключевую роль в понимании Казахстана и гражданского общества в нем. Лидеры центральноазиатских государств, особенно авторитарные, склонны обращаться к далекому полулегендарному прошлому – средневековым исламским богословам и воинам или эпическим героям вроде Манаса. «Живая старина» сельской социальности им неинтересна – равно как и западным НКО, ориентированным на горожан и прозападную ментальность. Наконец, и западные исследователи обычно интересуются переменами, элитами и городскими районами, игнорируя преемственность, низовые сети поддержки и сельскую жизнь. Нельзя забывать о том, что большинство граждан страны или выросло при СССР (очень многие – в сельской местности), или социализовалось родителями и учителями, выросшими при советской власти. Однако советская традиция коллективных организаций нередко однобоко осуждается как тоталитарная.

Навязывание казахам импортной модели гражданского общества (движение против государства, за свободный рынок), подчеркивают Банкофф и Овен, не позволит выстроить жизнеспособные формы. За шесть лет работы ученых в Казахстане они ни разу не видели, чтобы спонсоры НКО уделяли внимание сельским сетям взаимопомощи, невзирая на важность последних в случае, например, стихийного бедствия. Исследователи опасаются, что игнорирование позитивного опыта сельского прошлого (кочевого и социалистического) еще больше усугубит раскол в современном казахстанском обществе – между русскоязычным городом и казахоязычной деревней. Лучший путь избежать разрыва – активно изучать и развивать «глубинные» формы коллективного действия, такие как асар и жардем.