Тоталитаризм, святые и смекалка

История современных технологий в Центральной Азии долго пребывала в загоне. Слишком сильным был стереотипный образ «отсталости» и «дикости» – мол, там одни юрты да верблюды, а вся техника, от лампочек до ГЭС и железных дорог, приходит от «старшего брата» с севера. Какая еще технология? Международные научные журналы по истории науки и техники также не балуют регион своим вниманием. Однако Центральная Азия может удивлять, уверен голландский исследователь Йонас ван дер Стратен (Jonas van der Straeten), автор большого и вдумчивого обзора истории техники в регионе. Опыт Центральной Азии наглядно показывает неадекватность представлений об одном направлении движения технологий (из «развитых» стран Запада на «отсталый» Восток), а еще раскрывает яркий опыт смекалки, гибридизации, переделки иностранных заимствований, их творческого приспособления к местным условиям – от ткацких станков до советских панельных многоэтажек.

Современная Центральная Азия интересна опытом сосуществования дореволюционных ремесел, советского индустриального гигантизма и инфраструктуры и, наконец, новых глобальных технологий 1990-2010-х (от DVD до мессенджеров). Отталкиваясь от этого образа Центральной Азии как пограничной территории и «места встречи», историк и начинает свой обзор новейших книг и статей о технологиях и материальной культуре в регионе. Его статья Borderlands of Industrial Modernity: Explorations into the History of Technology in Central Asia, 1850–2000 вышла в научном журнале Technology and Culture.

Этапы большого пути. Не Шелкового

Образ и метафора Великого шелкового пути царят в воображении огромного большинства ученых и любителей, интересующихся Центральной Азией. Но в последнее время раздаются голоса против этого заезженного образа, призывы отойти от географического взгляда с высоты птичьего полета и заняться скрупулезным историческим анализом движения вещей, знаний и практик по региону. Хороший пример такой работы дает Клаус Фердинанд, описавший, как материальная культура кочевников-гильзаев из Восточного Афганистана менялась в зависимости от того, мимо каких оседлых областей и ремесленных кварталов они кочевали.

Хлопкороб на отдыхе, советский Узбекистан. Фото Макса Пенсона, Maxpenson.com

Второй по популярности исторический этап притока технологий в Центральную Азию связан с хлопком – точнее, с интеграцией региона в глобальный текстильный рынок в Российской империи и Советском Союзе. Как сообщают последние исследования, перенос технологий из центральных районов СССР на периферию изобиловал парадоксами: обещания модернизации общества оборачивались укреплением традиций, а декларируемая дружба народов – колониализмом.

Следующий всплеск технологической глобализации в Центральной Азии наступил при Никите Хрущеве – когда «советский Восток» стал образцом и рекламой социализма для стран третьего мира. Регион из символа феодальной отсталости превратился в лабораторию социалистической модернизации. Этому посвящена недавняя книга Артемия Калиновского, где внимание уделяется не только дискуссиям в партийном руководстве ТаджССР, но и биографиям отдельных дехкан, рабочих, ученых и инженеров. Глобализация за пределами Запада также затрагивается в интересной работе Уго Пальмаролы и Педро Игнасио о кубинских инженерах, учившихся строить панельные дома в сухом и жарком климате Казахстана и потом применявших центральноазиатский опыт уже на родном острове.

Наконец во всю силу глобальным коммерческим потокам Центральная Азия открылась уже после распада СССР. Про это уже написано несколько подробных и ярких исследований: Магнуса Марсдена о торговых сетях афганцев, протянувшихся от Москвы до Китая, Руне Стенберг о трансграничной торговле между Казахстаном и Китаем и недавняя книга Тиля Мостовлански «Азан на луне», посвященная народам Памирского тракта, от Оша до Мургаба.

Техника, государство и насилие

Наверное, самую авторитетную трактовку технологической стратегии советского государства дал американский политолог Джеймс Скотт в своей книге «Благими намерениями государства»: грандиозные псевдонаучные планы, жестоко вторгающиеся в повседневную жизнь простых людей, – крестьян, если говорить о коллективизации. Но Сергей Абашин в своем детальном исследовании таджикистанского кишлака спорит со Скоттом: строительство колхозов не было ни провальным, ни отвратительным для простых людей. Кристиан Тейхман (книга «Власть беспорядка: господство Сталина в Центральной Азии») критикует Скотта по другой линии: сталинский госаппарат, действуя в Средней Азии, не отличался рациональностью, четкостью и порядком – наоборот, хаос, произвол и нищета лежали в основе его работы. А присланные из центра чиновники, силовики и инженеры нередко оказывались бедными, голодными и больными – «беспомощными империалистами», как называет их Ботакоз Касымбекова.

Строители Турксиба. Фото с сайта Kaznews.kz

Не осталась Центральная Азия в стороне и от историографии индустриальных мегапроектов сталинизма, прославленной, например, «Магнитной горой» Стивена Коткина или «Историей Днепростроя» Энн Рассвайлер. Главной книгой тут стала «Сталинская железная дорога» Мэтью Пэйна о строительстве Турксиба в 1927-1931 годах. Пэйн не только описывает экономику и инженерные аспекты проекта, но и его идеологию – Турксиб должен был стать кузницей казахского рабочего класса, превращающей бывших жертв колониальной эксплуатации в передовой отряд пролетариата. В реальности, конечно, казахские рабочие для функционеров и других кадров из центра оставались маргинальными субъектами.

И это не единственный пример, когда мощные инфраструктурные проекты, призванные соединять пространства и людей, провоцируют конфликты. Японский историк Акифуми Сиоя пишет о строительстве канала Новый Лавзан в Хивинском ханстве в 1890-е годы – проложить его так и не удалось, зато строители смогли нарушить работу местных оросительных систем и посеять семена вражды между узбеками и туркменскими племенами.

Смерть и возрождение ремесел

Ван дер Стретен напоминает: в разговоре о технике и материальной жизни в Центральной Азии яркие и прорывные технологии вроде шахт, текстильных фабрик и железных дорог часто заслоняют более объемный и «негромкий» мир повседневных технологий – как люди строят свои дома, ткут платья, пекут хлеб. Часто эта реальность описывается без особой аналитики, как в многотомном атласе декоративно-прикладного искусства. Но есть и более интригующие работы: Харука Кикута исследовал жизнь городка в Узбекистане, известного своей керамикой, изучив, как менялось ремесло (и особенно поклонение пирам — святым суфиям, его покровителям), как советские профтехучилища изменили систему передачи навыков и как по ремеслу после 1991 года ударила исламизация – по линии борьбы с языческими предрассудками. Но все равно, уверен Кикута, почитание пиров, исчезнув как коллективный ритуал, сохранилось на индивидуальном уровне у ремесленников.

Керамист за работой, советский Узбекистан. Фото Макса Пенсона, Maxpenson.com

Другой автор, Жанин Дайели, анализирует тексты в жанре рисаля-и касб – послания, которые рассказывают о разных ремеслах как о божественном даре и одновременно предписывают мастерам моральный кодекс. Дайели констатирует, что возрождение дореволюционных ремесел в 1990-е годы, возвращение к истокам часто оказывается фикцией, мифом.

Более оптимистично на вещи смотрят Айсалкын Ботоева и Регина Спектор: вопреки популярным представлениям о перманентном экономическом кризисе и нищете в Центральной Азии, ученые показывают, как производители традиционной одежды в Кыргызстане успешно занимают рынок, пользуясь навыками и техникой, наработанными еще в советское время.

Хитрость и смекалка

Интерес к индивидуальному опыту, к «маленькому человеку», к повседневным практикам отличает лучшие работы ученых. Так, ван дер Стретен и Мария Петрова исследовали индивидуальное жилищное строительство, которое шло в Самарканде в 1960-1992 годах. Дефицит жилья заставил городские власти не просто закрывать глаза, но даже поощрять строительство домов самими гражданами даже после ужесточения политики при Хрущеве. Возникла серая зона, особенно на границе города и колхозных территорий. Расцвел черный рынок стройматериалов и услуг – все это можно было достать в основном по блату или с помощью коллег по работе. Власти же разрывались между желанием задавить этот хаос и попытками подать его как уважаемую народную традицию хашара (взаимопомощи). Книга на эту тему уже готовится к печати.

В последнее время ученые, особенно историки и антропологи, все чаще интересуются не модернизацией, не внедрением новых технологий, а тем, как техника действует в местных условиях, как вещи чинятся, ремонтируются и поддерживаются в работоспособном состоянии. Не зря Советский Союз называют «обществом ремонта», где перманентная починка и латание дыр было уделом не только маргиналов, но и большинства населения – и не только по необходимости. В таджикском языке, утверждает Владимир Сбигнев, русское слово «ремонт» стало означать не только починку сломанных вещей, а еще и свободное техническое творчество. В том же ключе ведет свои исследования астанинских двориков Матеуш Лящковский, обративший особое внимание на металлический лом и другие обломки и обрывки стройматериалов как на основу городской повседневности.

Каждая новая эпоха – царская, советская, лихие девяностые, двухтысячные – приносила в Центральную Азию новые технологии, открывала возможности для смекалки и импровизации. Увы, исторические перемены не обходились без жертв. Но за смертью всегда может наступить неожиданное воскресение. Например, в Таджикистане: в то время как в Худжанде троллейбусы окончательно умерли (уступив место маршруткам), в Душанбе, наоборот, возродили этот классический советский вид городского транспорта.